 |
|
Обед с Бродским
Чтоб в Венеции пообедать, лучше забиться куда-нибудь подальше от стратегических путей перетекания людских масс, что не просто. Этим нужно пользоваться в любом туристическом городе, но в Венеции особенно, она в Италии самая дорогая.
Где-то прочитал: "Обед вблизи площади Сан Марко будет вашей самой большой жизненной и финансовой ошибкой". Есть еще один прием удешевления и увкуснения обеда: приметить где едят сами аборигены. Это значит и тебе сюда надо, соотношение цены и вкусности будет оптимальным. Да только, к сожалению, в Венеции едящих в ресторанах аборигенов почти не встретишь. Ну так – к вечеру в каких-нибудь забегаловках перекусывают, языки чешут, но чтобы в ресторане сидело несколько венецианцев, ели и разговаривали – я такого не замечал. То ли дело в других городах, я такие рестораны находил и в Риме, и в Милане, и во Флоренции и везде с успехом использовал находки... а вот в Венеции нет.
Однажды я решился пойти хитроумным путем — на поводу у классика, в данном случае у Бродского. Известно же — он был заядлый венецефил, всю жизнь сюда ездил и даже похоронен оказался в Венеции, хоть сам этого и не хотел. То есть, можно предположить, что уж он-то знал – что тут и почем, тем более, что большую часть жизни он был не таким уж богатым поэтом-профессором, покуда, по крайней мере, не получил нобелевскую премию. В своем знаменитом венецианском эссе «Набережная неисцелимых» он сам жаловался на всегдашнюю дороговизну, не зависящую от сезона. Решено – выполнено: я порыскал по книгам-интернету, благо, написано про него тонны литературы — где пил-ел, с кем спал, что думал – и отыскал несколько кафе-ресторанов, где, по утверждениям авторов, любил есть Бродский.
Тут надо сказать, что до той поры мы с коллегой Марком, с которым чаще всего ездим вместе в Италию, как раз не могли найти удовлетворительного заведения, поэтому остановились, было, на очередном промежуточном варианте. Еда была недорогой и в общем довольно приличной, но ресторан принадлежал то ли вьетнамцам, то ли тайцам — каким-то людям из Юго-Восточной Азии, там стоял постоянный азиатский гвалт, а кроме того, в залах, где ели, стояли еще и игральные автоматы. Это мешало и пищеварению, и разговору. В Италии сейчас повсеместно выходцы из Юго-Восточной Азии перекупают общепит, но открывать рестораны своей кухни они не решаются. Слишком сильна местная кулинарная традиция, – все же едут сюда попробовать макарон, а не уток в сладком соусе или обезьян в рисовой водке. Вот поэтому теперь значительную часть итальянской еды в Италии готовят китайцы, вьетнамцы и другие юго-восточно азиаты, в лучшем случае – повар итальянец. А чтобы как-то привлечь внимание туристов – цены у них, как правило, ниже, чем у местных.
Года два я ходил в это вьетнамо-итальянское кафе, водил туда друзей, меня стали узнавать, иногда даже не брали денег за вино. Солидная тарелка макарон "алло скольо" (то есть «со скалой», скала в море, а все, что на ней растет и плавает вокруг — у тебя в тарелке) – традиционное венецианское блюдо, по нашему – с морепродуктами, у них стоило всего 10 евро, для Венеции дешевка. Но хотелось чего-то аутентичного, атмосферного и чтоб при этом по миру не пойти... Вот то ли дело в Милане или, особенно, во Флоренции, – о флорентийском бифштексе начинаешь мечтать уже за неделю, и все очень недорого, и сами аборигены сидят, уминают... Вообще-то мы с Марком далеко не всегда едим в ресторанах, иначе бы проедали все заработанное, мы ж не туристы, это они на отдыхе — им можно... Но Венеция — дело особое, это последний город в нашем недельном путешествии по Италии, скопившееся за это время напряжение спадает, тут уж без ресторана и небольшой выпивки за удачно или неудачно, но – все равно завершенную экскурсию уже не обойтись.... Прощальный обед в Венеции — это тоже предмет нашего всегдашнего переживания и трепета. Мы его ждем и даже, можно сказать, готовимся к нему нравственно... Посему удачный ресторан в Венеции для нас — очень важен, мы переменили их уже несколько.
Один из посещаемых Бродским ресторанчиков находился, по нарытым мною данным, недалеко от известной площади с церковью Санта Мария Формоза, что была на перекрестке моих самых частых венецианских перемещений. Церковь эта очень важна для истории Венеции уже тем, что в 10-м веке, когда в приходе по традиции вскладчину выдавали замуж бедных невест, собрав для них приданное в сундуках, налетели вдруг откуда ни возьмись истрийские пираты и вместе с сундуками прихватили и невест.
И тогда храбрые венецианские парни этого прихода героически отбили и девок и сундуки у злых пиратов. Вроде бы, девок было 20, по крайней мере, именно столько красивых венецианских молодиц участвует ежегодно в «шествии Марий», которым открывается венецианский карнавал. А потом из них выбирают «главную Марию», то есть самую красивую, и чем-нибудь ее награждают, например, круизом по Средиземноморью. И еще там висит лучшая, говорят искусствоведы, картина Пальмы Старшего – «Святая Варвара». А снаружи туристов привлекает висящая внизу колокольни ужасная рожа — дьявол ни дьявол, но лицо, искаженное сильной гримасой, гротескно-косоротое, как будто зло насмехающееся над всяким, кто на нее поглядит – вот это и есть Маскерон или — большая маска, злая маска. По древнему поверью – дьявола отпугивает его собственное изображение — так, чаще всего, объясняется его парадоксальное висение на церкви, значит он туда не сунется. Мне же всегда казалось, что это окаменевшая та самая «насмешка Судьбы» – прекрасная иллюстрация расхожего выражения, – где ж ей висеть как не на церковной стенке? Дьявол криво насмехается над нашими тщеславными порывами, над гордыней, да и попросту над дурацкими затеями, на которые ухлопывается жизнь.
Ресторан этот тоже назывался «Аль Маскерон» (у маски), имелась ввиду эта самая рожа на церкви, и находился на ближайшей от нее улочке. Понятно, что я просто не мог не пойти именно в него, выбрав из, кажется, трех-четырех названных как любимые места Бродского.
Я предварительно нашел его в интернете и знал как выглядит. Из прочитанного запомнилось, что ресторан был недорогой, а на сайте ресторана я еще выяснил, что он давнишний и что с начала 20-го века это излюбленное место для простых рабочих, где они в дружелюбной атмосфере едят традиционную венецианскую пищу, – то что надо! Не будут же простые рабочие венецианцы есть где попало или задорого... Осталось уговорить Марка – он из бывших полковников, в путешествии занимается организацией — мышь не проскользнет, соль не просыплется, но было неясно насколько ему дорог Бродский (вряд ли он его читал), и достаточное ли он основание, чтоб менять место насиженное из-за какой-то литературной фанаберии с неизвестным результатом — поступок хлопотный и опрометчивый. Можно было бы, конечно, и одному пойти на разведку. Но – есть одному в ресторане... пусть даже Бродский оттуда не вылезал – в чем тогда смысл жизни?
Но Марк неожиданно сразу согласился, Бродский — фигура известная и среди полковников Красной Армии.
Ресторан мы нашли быстро, район известный, над входом висела та самая рожа с церкви, копия.
- Надсмехается гад, дьяволюга чертов... ну и рожа же! От такой рожи кусок в горло не полезет, – замялся Марк возле порога.
- Дьяволюга чертов — отличное определение, надо запомнить, – сказал я.
Интерьер впечатлил сразу – необычный... Везде стоял, висел и лежал какой-то старинный, видимо, венецианский хлам, ну не очень старинный, а так — первой половины 20-го или, в лучшем случае, 19-го веков: бочки какие-то, старые приемники, все это немного напоминало блошиный рынок по степени бесполезности нагромождений... Но все же это были не игральные автоматы как у вьетнамцев. Да и надо сказать, что итальянцы умеют любое нагромождение сделать красивым — это у них в крови. На стенках висели какие-то картины, кажется, современные, но на венецианскую тематику, или даже на тематику этого района — все вокруг Санты Марии Формозы.
В ресторане кроме нас никого не было — что меня немного насторожило, не хотелось бы все же из-за своих дурацких фантазий (ведь нельзя даже сказать, что Бродский мой любимый поэт) вводить в незапланированный расход товарища... Мы сели в удобное место и, осматриваясь, поджидали меню.
- Красота, – сказал Марк. – Вот во всем человек разбирался, я имею ввиду Бродскй – в ресторанах, в еде... Недаром ему Нобелевскую премию дали, у нас премий-то зазря не дают...
- Ну да, все лучше, чем вьетнамский гвалт и игральные автоматы, тихо интеллигентно, если жратва окажется хорошей и не так уж дорого, можем здесь осесть.
- Интересно, а он здесь бывал до получения нобелевской премии или после? – спросил Марк, еще внимательнее вглядываясь в интерьер.
- Я вот тоже об этом подумал, – сказал я. – Сейчас принесут меню — узнаем, в крайнем случае, пойдем к вьетнамцам. Но вообще-то у них здесь даже на сайте написано, что с начала 20-го века в ресторане ели простые рабочие простую венецианскую пищу...
- Вот у нас в полку был один капитан... – Марк всякой ситуации находил армейскую аналогию, которая давала всему с нами происходящему необыкновенную временную перспективу, тем самым увеличивая масштаб восприятия, поэтому иногда события из нашей жизни вполне бытовые, приобретали поистине эпохальное звучание, связывали миры. – Так вот он однажды пошел с утра в ресторан «Яма» — был у нас такой, как раз офицеры всегда ходили, ну, «ямой» его в народе звали, а как он назывался я даже не помню, – и заказал двести водки и огурец, ты помнишь, раньше ведь можно было заказать в ресторанчике просто водку и огурец...
- Ну да, щас и огурца-то приличного не найдут, все маринованное...
- В Венеции тебе, конечно, не найдут... но дело было в России. При Советах, в Забайкальском военном округе... Ну так вот, заказал он двести и огурец... Так что ты думаешь — ему принесли водку в граненном стакане, просто в стакане, а огурец целиком на тарелке, даже не порезали...
- То есть ты это к чему? Думаешь, нам сейчас принесут макарон в кастрюле на двоих?
- Да нет, так что-то вспомнилось... Вот так же сидел человек поутру в ресторане, вот как мы с тобой, только в городе под названием Камень, причем Большой – Большой Камень, вполне возможно, была еще вьюга и мороз, но все равно – он надеялся на лучшее... заказал водки, а ему приносят в граненном стакане.... ну он возмутился, а ему сказали — у нас, мол, сейчас как раз посуду моют, графины моют, ножи и рюмки, поэтому остался только последний стакан и тот граненый – как раз на двести грамм. Вот и принесли, не в бутылке же...
- Логично...
Тут нам подали меню, и мы его вскрыли... Я его почти сразу закрыл и решительно встал — скольера (с морепродуктами) была в два раза дороже, все остальное тоже примерно также.
- Ладно, пойдем к вьетнамцам, теперь хотя бы знаем, где бывал Бродский, наверное ему в университете хорошо платили, – сказал я.
- Нет, я думаю, что он здесь Нобелевскую премию пропивал с пацанами, – ответил Марк.
- Хозяин смотрел на нас равнодушно насмешливо, да и меню подал небрежно — шлепнул на стол, как будто уже ожидая от нас такой реакции. Ясно — сюда случайные люди не попадают, а если забрел кто-то — результат известен. Наверное, в последний раз здесь простую дешевую пищу рабочие ели перед Первой мировой войной. Я уже стал выбираться из-за стола, но Марк медлил...
- Погоди... а ты точно знаешь, что Бродский здесь ел? – спросил он.
- Ну так написано в книжке, если автор не врет, то ел именно здесь... А чего бы ему врать?
- Ну тогда остаемся, денег мы еще заработаем, а пока они есть, надо все же слопать хоть один раз там, где ел великий русско-еврейский поэт. Может в следующий раз денег уже не хватит по нашей-то жизни. Кроме того, ты же сам всегда повторяешь, что в Италии в каждой чашке кофе можно заплатить за вид из кафе и за всех известных людей, которые его посещали. Вида здесь особого нет, ну так тем более ясен пень — за кого доплата... Что ж мы с тобой разок за Бродского в макаронах не заплатим? А вот издашь ты свою книгу тогда в эту забегаловку будут заходить потому, что ты здесь был, и макарон тогда еще больше подорожает.
- Точно, надо успеть, хотя бы на мне сэкономить, – сказал я и сел на место, я привык доверяться мудрости своего товарища, Марк человек очень бывалый и даже учился в академии.
Честно говоря, этого я от него не ожидал – такой стойкости в утверждении культурных ценностей. Мы сделали заказ, хозяин, видимо, тоже этого не ожидал, он сразу стал любезнее. Я заказал свою любимую скольеру, Марк свои обычные макароны с томатным соусом. Эх – гулять так с музыкой, чтоб всей птичке пропасть! Заказали и по второму мясному блюду, да еще и бутылку вина, есть итальянский обед без вина могут только тяжелобольные. Хозяин смотрел на нас уже почти с нежностью.
Скольера оказалась приличная, лучше чем у вьетнамцев, сверху возлежала большая красивая и усатая креветка... Марку тоже понравилось; чувство, что мы едим там, где любил бывать Бродский, укрепляло симпатии, тому же способствовало и вино. Кроме того, у меня всегда с собой была и фляжечка с коньяком, а с ней нам были не страшны никакие несчастья и морозы, даже итальянские. Мы иногда плескали из нее потихоньку в наши стаканы вместо вина, от этого, кажется, значение Бродского в наших глазах только возрастало, да и поэзии в целом тоже.
- А вот у нас в полку был один майор, замполит, – начал Марк свое обычное эпическое вступление; я давно уже восхищался личным составом этого бессмертного полка — там служили одни герои, неустанно совершавшие ратные подвиги даже в мирное время, а к тому же они были еще и стратегами, провидцами, остроумцами и сплошь бабники — то есть помесь поручика Ржевского с Наполеоном и матросом Кошкой. – Так тот тоже поэзию любил, – продолжал Марк, – как выпьет, так всё нам Пушкина читал, но только почему-то всегда одно стихотворение, зато красивое... Его и начальство за это жаловало, и у офицеров тоже пользовался баальшим авторитетом. Даже карьеру себе на поэзии сделал — стал пропагандистом полка... Вот я с тех пор даже запомнил пару строк:
П..да — создание природы,
Она же — символ бытия.
Оттуда лезут все народы,
Как будто пчёлы из улья.
- Вот ты скажи – у Бродского есть что-то подобное? – спросил Марк после цитирования.
- Думаю, нет...
- Жаль, куда ему до Пушкина! А то бы сейчас почитали... Ну, а ты хоть что-нибудь из Бродского-то помнишь, чтоб вот так тоже прочитать хоть немного вслух?
- Сейчас попробую вспомнить... Не слишком много, вот, кажется, только это и помню, довольно известное, раньше много знал стихов, девицам читал:
Пусть и вправду, Постум, курица не птица,
но с куриными мозгами хватишь горя.
Если выпало в Империи родиться,
лучше жить в глухой провинции у моря.
И от Цезаря далеко, и от вьюги.
Трам-парампам-пам-пам... торопиться.
Говоришь, что все наместники – ворюги?
Но ворюга мне милей, чем кровопийца.
- Здорово, – сказал Марк, – настоящий поэт, это надо же так загнуть, и все правда – ... Хотя, конечно, и не так проникновенно как Пушкин...
- Да не Пушкин это...
- Да иди ты... А кто ж? Стихотворение полностью, помню, называется Лука Мудищев...
- Барков, кажется или думают, что Барков.
- А вот замполит говорил, что Пушкин, а замполиты у нас не ошибались, сам знаешь, они политику партии гнали, гнули...
- А, ну если замполит, то да, тогда Пушкин.
- Да фиг с ним, все равно хорошо. Великий был поэт, хоть и не Пушкин. И Бродский тоже достойный. А ты-то откуда помнишь вот Бродского, например? Поди зубрил специально, знал что пойдем в этот ресторан?
- Ну нет, помнил с юности... Я ж все-таки в литературном институте учился...
- А вот это знаешь? «Зима, зима, еду по зиме, куда-нибудь по видимой отчизне, гони меня, ненастье, по земле, хотя бы вспять, гони меня по жизни...», – процитировал вдруг Марк.
- Нет, а это кто?
- Да Бродский же...
- Да иди ты! – я не донес вилку с накрученными макаронами до открытого уже рта и удивленно навел его на Марка.
- Да чтоб я сдох! – сказал Марк, довольный произведенным впечатлением. – Хоть мы-то в литературных институтах и не обучались.
Я понял, что самое время нам выпить за поэзию...
Мы уже расправились с макаронами, выпили вина и подпольного коньяку и приступили ко второму блюду, я к печени по-венециански, Марк — к мясу. Сомнения в экономической оправданности акции приобщения к теням великих еще больше рассеивались. Хорошее место, хоть и дорогое... Хотелось и правда читать стихи дальше, жаль, что, действительно, не подзубрил перед поездкой Бродского — сейчас бы было к месту... или хотя б книжку прихватил.
- Хорошо ему здесь было, – сказал я откинувшись на стуле в передыхе после глотка вина.
- Да и нам неплохо, – ответил Марк, закладывая в рот кусок бифштекса.
- Нет, у него было совсем другое ощущение, чем у нас. Я, наверное, не сумею это точно выразить, но я вот только что это хорошо почувствовал, пока смотрел в окно... Дело, дело... в чувстве одиночества и холода родины за плечами... Ну, мне трудно объяснить... Понимаешь, когда тебе плечи холодит гигантская заснеженная страна с красивыми ракетами, парадами и хорошо поставленной караульной службой от Чопа до Владивостока — такая ледяная империя со своей завораживающей эстетикой, когда даже Брежнев на мавзолее и на ноябрьском ветру был по-своему прекрасен и величествен, и это, по контрасту, очень остро переживается именно здесь в тесной, почти домашней, как болонка, Венеции. И он чувствовал, что представляет здесь все это гигантское пространство, пусть он и не в ладах с властью, но его страна налегает к нему на плечи, только обернись — и вот она во все красе со звездами, шапками ушанками и ракетами... А ты вот чувствуешь за плечами этот холод, это налегание, эту тяжесть страны, Марк, а? Я вот не чувствую, напротив, чувствую некоторую автономность, так что ведь есть разница — сидеть здесь одному с огромной страной за плечами или сидеть себе вот как мы с тобой, трепаться о бабах, да об выпивке. А страна как-то отступила от наших плечей, мы уже не чувствуем так остро ее присутствие, будучи частью того повидла из соотечественников, которое щас густо размазано по всему миру, русские расползлись везде... что, конечно, хорошо, ты не подумай, что я за то, чтобы снова заползти... Но сидеть в отдельно взятом венецианском ресторане стало уже как-то обыденнее и скучнее... утрачена и уникальность этого мероприятия, и его высокая представительность. Кроме того, в отличие от нас, от которых родину никто насильственно не отстегивал, он нуждался в эрзац-родине, то есть в том месте, которое бы было, своего рода, «ВРИО Родина»... Я думаю, Венеция для питерца подходила на эту роль более всего, – я это даже где-то читал, и он вырыл здесь себе родину...
Я пьяно расчувствовался и нес уже что попало...
- Вырыл родину, – повторил Марк задумчиво мои слова, – Вырыл родину... все мы роем себе свою родину, некоторые досрочную...
- Или закапываем, – сказал я.
- Да, – сказал Марк, – роем и закапываем. Все-таки не зря сюда пришли, хрен с ними с деньгами. Может ее споем что-нибудь? Ну как-то — чтоб отметиться уже по-настоящему... Мы ж не поэты, так хоть споем.
- Ну ты же знаешь, как я пою, только полиции нам не хватало...
- Ну, мы вполголоса... Должны же мы как-то еще и воздушное пространство застолбить своей песней. Давай, чисто для отчетности «мороз-мороз»...
Мы обнялись с ним через стол, сомкнулись лбами и запели «для отчетности» главную русскую пьяную песню. В пении у меня почему-то бас, его даже в тихом виде не спрячешь, поэтому на втором куплете к нам выскочил обеспокоенный хозяин, но потом видит, что все мирно, довольно улыбнулся: «О, канцона русса, брависсима!» И тоже нам подтянул таким немного пародийным деланным басом, просто прогудел в такт без слов, раскачиваясь из стороны в сторону... Мы ему радостно захлопали, он поклонился и пошел дальше хлопотать по хозяйству... А мы еще попели немного... «Там вдали за рекой спели», «Несокрушимую и легендарную», ну а больше мы ничего и не знали. Я еще знаю свою десантную, но один петь не стал... Хорошо все же, что в ресторане никого не оказалось, а то разве так душевно попоешь...
Одна из стенок в зале была обклеена фотографиями каких-то улыбающихся иностранных людей в обнимку с хозяином, как это обычно бывает во многих ресторанах. Наверное, знаменитости какие-то итальянские, ни одного лица я не узнавал. Бродского среди них тоже не было. Марк заметил мой интерес:
- Ищешь Бродского? Чет я тоже пока не видел...
- Ну, может, он у них в какой-то там книге почетных посетителей, отдельно... Вряд ли, я думаю, среди этих итальяшек на фотах есть еще хоть один нобелевский лауреат, то есть они-то нашему Бродскому явно не компания.
- Ну, это да, Бродскому было бы западло даже с ними и висеть-то на одной стенке, – сказал Марк. – Тем более при таком налегании ракет на плечи.
- А я вот помню, мы в Париже ходили с женой по разным литературным кафе, где всякие известные люди бывали... Так там они тоже не везде вывешены. А когда спросили — нам дали такую книгу с фотографиями — а там кого только не было — члены королевской фамилии, кинозвезды, политики... Может, просто не все хотят висеть на стенке.
- А ты можешь у хозяина спросить? Это ж наверняка кабак-то семейный, он мог его знать лично, тем более завсегдатай. Может расскажет чего-нибудь эксклюзивное для истории так сказать, а ты запишешь: «А я ему говорю, ну что, брат Бродский? А он мне — да все путем, амико...»
Тут как раз хозяин показался в простенке зала и спросил нас с очень добродушной улыбкой: «Тутто бене?» Еще бы ему не улыбаться — мы столько сожрали и выпили, вина еще добавляли. Причем, кажется, мы были единственными посетителями в его ресторане за все время, пока сидели...
- Бене-бене, – ответил я, – е мольто буоно, грацие, – и он расцвел еще больше.
Пользуясь моментом, я спросил его, знал ли он такого русского поэта Бродского, который часто к нему сюда ходил, наверное, в начале 90-х или, может быть, в средине 80-х...
- Коме си кьямава? Бродски?
- Си-си, Джозеф Бродски, о итальяно – Джузеппе?
Хозяин очень вежливо задумался, почесывая подбородок:
- Джузеппе Бродски?
- Си-си, Джузеппе о Джозеф, поэта руссо, лауреато дел премио Нобель? – подсказывал я.
- Ооо! – восхитился хозяин и лицо у него выразило почти испуг. – Премио Нобель?
- Си...
- Но, – с выражением крайнего разочарования на лице, как убитый горем Арлекино, от которого сбежала Мальвина, выговорил наконец хозяин; чувствовалось, что ему тяжело в этом признаваться, наверное, даже едва удержался чтоб не соврать. – Ми диспьяче, синьори, но, ми диспьяче, нон ло о коношуто... (очень жаль, мне очень жаль, но я его не знал. - ит.)
Хозяин развел руками и даже приклонил голову — хоть отсеките, мол, не знаю такого, рад бы — да не знаю. Я еще пораспрашивал немного — давно ли он в этом ресторане? На что он ответил, что ресторан принадлежал еще его деду, прежде он был очень популярен, и народу ходило много, может, и не заметил кого, наверное он был скромный, диспьяче, синьори. Видя наши растерянные, похмуревшие лица, он что-то еще довольно быстро говорил, называл какие-то итальянские фамилии, наверное известных завсегдатаев. Видимо, он нас успокаивал, но я уже от расстройства ничего не понимал. Марк тоже посуровел... Нам еще предстояло получить счет.
Его вскоре принесли и как это всегда бывает со всеми счетами, особенно в Италии, он оказался даже куда больше, чем мы предполагали. Мы угрюмо вытаскивали деньги из карманов...
- Вот я только не пойму, – сказал Марк, – почему тогда у них макарон такой дорогой, если Бродский здесь не сидел, за кого доплата?
- Наверное, вон за всех тех итальянских людей, что висят у них на стенке, за каждого в отдельности...
- Так это же итальянские знаменитости, пусть бы за них итальянцы и платили, мы-то причем?
- А что — идея, а за Бродского платили бы только русские, а за итальянцев итальянцы. Можно даже и меню отдельные изготовить с разными ценами для разных национальностей. А то как-то, действительно несправедливо, почему мы должны платить за знаменитостей, которых мы не знаем. Наоборот – нам скидки.
Мы расплатились и одевались, хозяин все выказывал расстройство, что чем-то не угодил. На выходе он нас задержал и с авторучкой в руках переспросил:
- Коме си кьямава квесто поэта руссо, лауреато дель премио Нобель? Джузеппе...? Ме ло скриво... (Как зовут этого русского поэта, лауреата, я запишу. - ит.)
Я подошел к стойке и написал ему латиницей: Iosif Brodsky. Хозяин ласково улыбнулся: ариведерчи, грацие!
Мы снова вышли на площадь Санта Мария Формоза, стемнело, в Венеции была ноябрская слякоть и холодный ветер. Мы кутались в шарфы, а меня еще мучило раскаяние, что я втянул-таки товарища в бессмысленный расход самым глупым образом. Я достал из сумки свою заветную фляжку, в которой булькало еще чуть ни половина коньяку, очень кстати, самое время нам выпить. Я открутил пробку:
- Ну, брат, за Бродского! Извини, что так вышло..
- Да ладно, за Бродского, он-то ведь ни в чем не виноват, – сказал Марк, перенимая флягу. – Ну вот, а теперь хозяин фамилию записал правильно, и макароны еще больше подорожают, теперь уже точно за Бродского, еще и портрет повесят... А что, кстати, ты за книгу-то читал про этот ресторан?
- Не помню уже. Есть еще три ресторана на примете, где он бывал...
- Обязательно сходим, только денег подкопим. А дьяволюга-то этот, что над входом висит, хорошо над нами подшутил, гад... Не зря ухмылялся... Как ты говоришь его звать — Маскерон?
Я подумал, что все получилось не так уж плохо: еда примерная, поэзию вспомнили, и ветер после коньяка стал не таким уж пронизывающим, а главное – вокруг была замечательная Венеция, которая стала нам практически родной, и при этом страна с ракетами не холодила нам спины, как, может быть, Бродскому, а, скорее, грела душу уже тем, что даже вот в Венеции всегда есть с кем выпить и спеть русскому человеку. У Бродского с этим, наверное, могли быть проблемы, поэтому его никто и не запомнил.
Обнявшись и запевая «мороз-мороз» уже не совсем тихо, мы двинулись к нашему кораблю...
07.12.14
